Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

сока? – спрашивает она, и тут ее глаза расширяются и она щелкает пальцами. – Лысые! Вот что это было.

– Ты о чем? – спрашиваю я, протягивая пустой стакан за соком.

– О том, что я писала раньше. Между ключами и облаками. Так и знала, что что-то забыла.

– Зачем?

– Меня интересовал… – она крутит пальцем у макушки, – процесс формирования. Мне всегда казалось, что лысые участки очень выразительны. Как второе лицо, только на макушке. А тебе?

– Едва ли я обращала внимание на лысины, – честно признаюсь я, и она улыбается и качает головой.

– Нет, я о том, что тебе хотелось бы написать.

Я откладываю нож и вилку и медленно жую, размышляя. На память приходят лишь внутренность лифта и салон моей машины, но я сомневаюсь, что это было бы интересно.

– Не знаю, – говорю я. – Птиц.

Она хмыкает и вилкой указывает на меня, как бы говоря, что я делаю правильный выбор.

– Соек, – выдаю я и ощущаю странное расширение в груди. – Я бы писала соек.

– А как насчет уток? – спрашивает она, судя по голосу, на полном серьезе. – Тебе нравятся утки? Тут рядом есть парк с озером. Тебе надо бы сходить туда. У них там еще и лебеди.

Я киваю, но когда вспоминаю шведский стол, моя улыбка гаснет. Я откладываю вилку.

– Это было бы замечательно, – говорю, – но сомневаюсь, что у меня есть для этого время.

Она моет тарелки и вежливо расспрашивает меня о работе. Я рассказываю ей, что у меня осталось восемь Портретов, включая ее.

– Значит, я пятая, – делает вывод она, отскабливая сковородку. – Интересно, этот номер что-нибудь значит?

Вопрос наводит меня на мысли о Попутчике, и я не думая ляпаю:

– Получается, что ты Иерофант.

– Что я такое?

Я достаю карты и раскладываю их на столе. Она подходит и встает позади меня, вытирая руки полотенцем. Шут, Маг, Верховная жрица, Императрица, Император. Пятая карта – Иерофант в высокой остроконечной шляпе.

– Подожди, – говорит она, наклоняясь вперед и опираясь рукой на стол. – Это же шестая карта.

Она так близко, что ее волосы касаются моего плеча, и я отодвигаюсь, странно взволнованная этой близостью.

– Да, – говорю и стучу пальцем с голубым ногтем по Шуту. – Но вот эта под номером ноль.

– Ну а что такое иерофант[11]? – спрашивает она, беря карту и рассматривая ее. – Священник?

– Не знаю, – признаюсь я. – Я не изучала значение.

Она секунду разглядывает карту, потом переворачивает ее вверх ногами, как будто это поможет найти спрятанный ключ. Я остро чувствую ее присутствие рядом с собой, однако не хочу смотреть на нее. Наконец она кладет карту на стол и выпрямляется. Мое тело расслабляется.

– Иерофант, – произносит она медленно и с удовольствием. – Мне нравится. А ты кто?

Я беру карту и показываю ей. Она разглядывает ее с непроницаемым лицом.

– Гм, – говорит она через секунду. – Думаю, подходит.

– Согласна, подходит, – довольно говорю я. Я рада тому, что она тоже это увидела. Тут присутствует определенная схема, последовательность. Все предопределено, как в моей папке. Я надеюсь, что она это понимает. Почему-то для меня важно, чтобы она понимала.

Она молчит, и вдруг ее лицо проясняется.

– Хочешь послушать стихотворение, которое я написала?

Я колеблюсь, прикидывая, сколько сейчас времени. Мне действительно пора уезжать.

– Давай, – говорю я, – но только покороче.

Она улыбается с явным облегчением и потом долго ищет листок в беспорядке своего жилища. У меня появляется ощущение, что гостей у нее бывает мало. Я сажусь на подлокотник дивана, надеваю свои туфли и иду к окну. Отсюда вид на город не самый лучший, он не идет ни в какое сравнение с панорамой, что открывалась из тех окон, где мы стояли с Тусовщицей. Я вижу автомобильную парковку и щит с рекламой холодильника, который может составлять план питания. Бо́льшая часть улиц скрыта под деревьями, однако сквозь листву все равно виден утренний поток машин.

Я пытаюсь разобрать буквы на кофейне и тут замечаю желтую машину, припаркованную у тротуара. Мой взгляд скользит мимо, однако мое внимание привлекает фигура, привалившаяся к капоту. Хотя на этом человеке красная бейсболка и солнцезащитные очки, в его позе, в том, как скрещены его ноги и как он раскрытой пятерней опирается на металл… Есть что-то знакомое, как будто я видела это на постере какого-то фильма.

Человек поворачивает голову, и я, несмотря на его темные очки, убеждаюсь, что он смотрит прямо на меня.

– Ага! – восклицает Художница, да так громко, что я вздрагиваю.

Я отворачиваюсь от окна и вижу, что она держит в руке листок бумаги.

– Нашла! Ты готова?

Я киваю. Я начинаю нервничать. Я шеей чувствую взгляд.

– Называется «Любовь – это рыба». – Она откашливается:

Любовь – это рыба, и рыба я есть, Белым брюхом вверх я бьюсь на земле — Серебряных искр потоки не счесть. Мне холодно, и я дышу в темноте, И я выдыхаю холод окрест. Люблю я тебя и вишу на шнуре, И щеку пронзает крюк как стилет.

Закончив, она выжидающе смотрит на меня. Я пытаюсь изобразить на лице глубокую задумчивость.

– Гм, – говорю я, – это интересно.

Она сникает.

– Чушь, да? Я думала, вероятность, что получится чушь, велика, но сомневалась.

– Неужели любовь именно такая? – спрашиваю я. – Звучит не очень-то привлекательно.

– Нет, – мрачно говорит она, – не такая, правда? На самом деле я не знаю. Я просто предполагаю. Я никогда не любила.

– Я тоже.

Мы смотрим друг на друга. Я четко осознаю, что у нас закончились все поводы для отсрочек.

– Насколько ты близка к окончанию своей картины? – спрашиваю я.

Она хмурится, между ее разными глазами появляется